Пословицы и поговорки. Напутное 1 стр

«Бу­дет ли, не бу­дет ли ког­да на­печа­тан сбор­ник этот, с ко­торым со­бира­тель пес­то­вал­ся век свой, но, рас­ста­ва­ясь с ним, как бы с де­лом кон­че­ным, не хо­чет­ся по­кинуть его без на­пут­но­го сло­веч­ка».

Вступ­ле­ние это на­писа­лось в 1853 го­ду, ког­да окон­че­на бы­ла раз­борка пос­ло­виц; пусть же оно ос­та­ет­ся и ны­не, ког­да судь­ба сбор­ни­ка ре­шилась и он на­печа­тан. 

​

По за­веден­но­му по­ряд­ку, сле­дова­ло бы пус­тить­ся в ро­зыск: что та­кое пос­ло­вица; от­ку­да она взя­лась и к че­му при­год­на; ког­да и ка­кие из­да­ния пос­ло­виц у нас вы­ходи­ли; ка­ковы они; ка­кими ис­точни­ками поль­зо­вал­ся ны­неш­ний со­бира­тель. Уче­ные ссыл­ки мог­ли бы под­кра­сить де­ло, по­тому что, ка­жет­ся, уже Арис­то­тель дал оп­ре­деле­ние пос­ло­вицы. 

​

Но все­го это­го здесь най­дет­ся раз­ве толь­ко весь­ма по­нем­но­гу.

Уче­ные оп­ре­деле­ния ны­не ма­ло в хо­ду, век шко­лярс­тва про­шел, хо­тя мы все еще не мо­жем стрях­нуть с се­бя лох­моть­ев сте­пенной хла­миды его. 

​

Вре­мена, ког­да объ­яс­ня­ли во вве­дении поль­зу на­уки или зна­ния, ко­ему кни­га пос­вя­щалась, так­же ми­нова­ли; ны­не ве­рят то­му, что вся­кий доб­ро­совес­тный труд по­лезен и что поль­зе этой рос­сказ­ня­ми не под­спо­ришь. Уче­ные ро­зыс­ки, ста­рина, срав­не­ния с дру­гими сла­вян­ски­ми на­речи­ями – все это не по си­лам со­бира­телю. Раз­бор и оцен­ка дру­гих из­да­ний дол­жны бы кон­чить­ся пря­мым или кос­венным скром­ным приз­на­ни­ем, что на­ше всех луч­ше.

 

Ис­точни­ками же или за­пасом для сбор­ни­ка слу­жили: два или три пе­чат­ных сбор­ни­ка прош­ло­го ве­ка, соб­ра­ния Кня­жеви­ча, Сне­гире­ва, ру­копис­ные лис­тки и тет­радки, со­об­щенные с раз­ных сто­рон, и – глав­ней­ше – жи­вой рус­ский язык,а бо­лее речь на­рода.

 

Ни в ка­кую ста­рину я не вда­вал­ся, древ­них ру­копи­сей не раз­би­рал, а во­шед­шая в этот сбор­ник ста­рина по­пада­ла ту­да из пе­чат­ных же сбор­ни­ков. Од­ну толь­ко ста­рую ру­копись я прос­матри­вал и взял из нее то, что мог­ло бы и ны­не ид­ти за пос­ло­вицу или по­говор­ку; эта ру­копись бы­ла по­даре­на мне гр. Дм. Ник. Тол­стым, мною от­да­на М.П. По­годи­ну, а от­ту­да она це­ликом на­печа­тана, в ви­де при­бав­ле­ния, при сбор­ни­ке пос­ло­виц И.М. Сне­гире­ва.

 

При сем слу­чае я дол­жен ска­зать ду­шев­ное спа­сибо всем доб­ро­хот­ным да­телям, по­мощ­ни­кам и по­соб­ни­кам; на­зывать ни­кого не смею, бо­ясь, по за­памя­това­нию, слиш­ком мно­гих про­пус­тить, но не мо­гу не наз­вать с приз­на­тель­ностью гр. Дм. Ник. Тол­сто­го, И.П. Са­харо­ва и И.М. Сне­гире­ва. 

​

Ког­да сбор­ник пос­ледне­го вы­шел, то мой был уже от­части по­доб­ран: я сли­чил его из­да­ние со сбор­ни­ком Кня­жеви­ча и по­поль­зо­вал­ся тем, че­го не бы­ло там и не наш­лось у ме­ня и что при­том, по край­не­му ра­зуме­нию мо­ему, мож­но и дол­жно бы­ло при­нять.

 

В соб­ра­нии Кня­жеви­ча (1822 г.) все­го 5300 (с де­сят­ка­ми) пос­ло­виц; к ним при­бав­ле­но И.М. Сне­гире­вым до 4000; из все­го это­го чис­ла мною ус­тра­нено вов­се или не при­нято в том ви­де, как они на­печа­таны, до 3500; во­об­ще же из книг или пе­чати взя­то мною ед­ва ли бо­лее 6000, или око­ло пя­той до­ли мо­его сбор­ни­ка. Ос­таль­ные взя­ты из час­тных за­писок и соб­ра­ны по нас­лу­ху, в ус­тной бе­седе.

 

 

При этом сли­чении и вы­боре не раз на­пада­ли на ме­ня ро­бость и сом­не­ние. Что ни го­вори­те, а в бра­ков­ке этой про­из­во­ла не ми­новать, а уп­ре­ка в ней и по­дав­но. Нель­зя пе­репе­чаты­вать сле­по все­го то­го, что, под наз­ва­ни­ем пос­ло­виц, бы­ло на­печа­тано; ис­ка­жения, то ум­ни­чань­ем, то от не­дора­зуме­ний, то прос­то опис­ка­ми и опе­чат­ка­ми, не в ме­ру бе­зоб­разны.

 

В иных слу­ча­ях ошиб­ки эти яв­ны, и ес­ли та­кая пос­ло­вица дос­та­валась мне в под­линном ви­де сво­ем, то поп­равка или вы­бор не зат­рудня­ли; но бе­да та, что я не мог ог­ра­ничить­ся эти­ми слу­ча­ями, а дол­жен был ре­шить­ся на что-ни­будь и от­но­ситель­но тех ты­сяч пос­ло­виц, для ис­прав­ле­ния ко­их у ме­ня не бы­ло вер­ных дан­ных, а вы­кинуть их вон – не зна­чило бы ис­пра­вить.

 

Не по­няв пос­ло­вицы, как это не­ред­ко слу­ча­ет­ся, счи­та­ешь ее бес­смыс­ли­цею, по­лага­ешь, что она при­дума­на кем-ли­бо для шу­ток или ис­ка­жена не­ис­пра­вимо, и не ре­ша­ешь­ся при­нять ее; ан де­ло пра­во, толь­ко смот­ри пря­мо.

 

Пос­ле нес­коль­ких по­доб­ных слу­ча­ев или от­кры­тий по­нево­ле оро­бе­ешь, по­дума­ешь: «Кто дал те­бе пра­во вы­бирать и бра­ковать? Где пре­дел этой раз­борчи­вос­ти? Ведь ты на­бира­ешь не цвет­ник, а сбор­ник» и на­чина­ешь опять со­бирать и раз­ме­щать все спод­ряд; пусть бу­дет лиш­нее, пусть рас­су­дят и раз­бе­рут дру­гие; но тог­да вдруг на­тыка­ешь­ся на строч­ки вро­де сле­ду­ющих:

 

       Все из­вес­тно, что лу­кавые жи­вут лес­тно.

       В су­етах прош­ла го­дина, зав­сегда бы­ла кру­чина.

       Где лю­бовь не­лице­мер­ная, там на­деж­да вер­ная.

       Рос­кошные и ску­пые ме­ры до­воль­ства не зна­ют.

       Гу­лял млад вниз по Вол­ге, да наб­рел смерть близ нев­да­лече.

       Преж­де смер­ти не дол­жно уми­рать и пр. и пр.

​

Что при­каже­те де­лать с по­доб­ны­ми из­ре­чени­ями кон­ди­тер­ской пре­муд­рости двад­ца­тых го­дов? Вы­кинуть; но их-то и наш­лось под дру­гую ты­сячу, да столь­ко же сом­ни­тель­ных, с ко­ими не зна­ешь, как и быть, что­бы не об­ви­нили в про­из­во­ле. По­сему-то, по зат­рудни­тель­нос­ти та­кой бра­ков­ки, а час­тию и прос­мотром, – вся­кого гре­ха не упа­сешь­ся – и в этот сбор­ник вош­ло мно­го пус­тых, ис­ка­жен­ных и сом­ни­тель­ных пос­ло­виц.

От­но­ситель­но при­личия при бра­ков­ке пос­ло­виц я дер­жался пра­вила: все, что мож­но чи­тать вслух в об­щес­тве, не из­вра­щен­ном чо­пор­ностию, ни из­лишнею до­гад­ли­востью, а по­тому и обид­чи­вос­тию, – все это при­нимать в свой сбор­ник. Чис­то­му все чис­то.

Са­мое ко­щунс­тво, ес­ли бы оно где и встре­тилось в на­род­ных по­говор­ках, не дол­жно пу­гать нас: мы со­бира­ем и чи­та­ем пос­ло­вицы не для од­ной толь­ко за­бавы и не как нас­тавле­ния нравс­твен­ные, а для изу­чения и ро­зыс­ка; по­сему мы и хо­тим знать все, что есть. За­метим, впро­чем, что рез­кость или яр­кость и пря­мота вы­раже­ний, в об­ра­зах для нас неп­ри­выч­ных, не всег­да зак­лю­ча­ют в се­бе ви­димое на­ми в этом неп­ри­личие.

Ес­ли му­жик ска­жет: «Что то­му бо­гу мо­лить­ся, ко­торый не ми­лу­ет»; или «Про­сил свя­того: приш­ло до сло­ва про­сить кля­того», – то в этом нет ко­щунс­тва, по­тому что здесь бо­гамии свя­тыми, для уси­ления по­нятия, наз­ва­ны лю­ди, пос­тавлен­ные ра­ди свя­той, бо­жес­кой прав­ды, но тво­рящие про­тив­ное, зас­тавляя оби­жен­но­го и уг­не­тен­но­го ис­кать за­щиты так­же пу­тем неп­равды и под­ку­па. Са­мая пос­ло­вица, по­ражая нас сбли­жени­ем та­ких про­тиво­полож­ностей, оли­цет­во­ря­ет толь­ко край­ность и не­выносимость из­вра­щен­но­го сос­то­яния, по­родив­ше­го по­доб­ное из­ре­чение.

Что за пос­ло­вица­ми и по­говор­ка­ми на­до ид­ти в на­род, в этом ник­то спо­рить не ста­нет; в об­ра­зован­ном и прос­ве­щен­ном об­щес­тве пос­ло­вицы нет; по­пада­ют­ся сла­бые, ис­ка­лечен­ные от­го­лос­ки их, пе­рело­жен­ные на на­ши нра­вы или ис­пошлен­ные не­рус­ским язы­ком, да пло­хие пе­рево­ды с чу­жих язы­ков.
 

Го­товых пос­ло­виц выс­шее об­щес­тво не при­нима­ет, по­тому что это кар­ти­ны чуж­до­го ему бы­та, да и не его язык; а сво­их не сла­га­ет, мо­жет быть из веж­ли­вос­ти и свет­ско­го при­личия: пос­ло­вица ко­лет не в бровь, а пря­мо в глаз. И кто же ста­нет по­минать в хо­рошем об­щес­тве бо­рону, со­ху, сту­пу, лап­ти, а тем па­че ру­баху и по­доп­ле­ку? А ес­ли за­менить все вы­раже­ния эти ре­чени­ями на­шего бы­та, то как-то не вы­ходит пос­ло­вицы, а со­чиня­ет­ся пош­лость, в ко­торой на­мек весь вы­ходит на­ружу.

Как дос­то­яние об­ще­народ­ное, как все­мир­ный граж­да­нин, прос­ве­щение и об­ра­зован­ность про­ходят путь свой на глаз, с уров­нем в ру­ках, сры­вая коч­ки и буг­ры, за­рав­ни­вая ям­ки и вы­бо­ины, и при­водят все под од­но по­лот­но. У нас же, бо­лее чем где-ни­будь, прос­ве­щение – та­кое, ка­кое есть, – сде­лалось го­ните­лем все­го род­но­го и на­род­но­го. Как, в не­дав­нее вре­мя еще, пер­вым приз­на­ком при­тяза­ния на прос­ве­щение бы­ло бри­тие бо­роды, так во­об­ще из­бе­галась и пря­мая рус­ская речь и все, что к ней от­но­сит­ся.

Со вре­мен Ло­моно­сова, с пер­вой рас­тяжки и на­тяж­ки язы­ка на­шего по рим­ской и гер­ман­ской ко­лод­ке, про­дол­жа­ют труд этот с на­сили­ем и все бо­лее уда­ля­ют­ся от ис­тинно­го ду­ха язы­ка. Толь­ко в са­мое пос­леднее вре­мя ста­ли до­гады­вать­ся, что нас ле­ший обо­шел, что мы кру­жим и плу­та­ем, сбив­шись с пу­ти, а зай­дем не­ведо­мо ку­да.

С од­ной сто­роны, рев­ни­тели го­тово­го чу­жого, не счи­тая нуж­ным изу­чить спер­ва свое, на­силь­ствен­но пе­рено­сили к нам все в том ви­де, в ка­ком оно по­пада­лось и на чу­жой поч­ве, где оно бы­ло выс­тра­дано и вы­рабо­тано, тог­да как тут мог­ло при­нять­ся толь­ко зап­ла­тами и лос­ком; с дру­гой – без­дарность опош­ли­ла то, что, усердствуя, ста­ралась внес­ти из род­но­го бы­та в пер­ча­точ­ное сос­ло­вие.

С од­ну сто­рону че­реми­са, а с дру­гую бе­реги­ся. Как бы то ни бы­ло, но из все­го это­го сле­ду­ет, что ес­ли не соб­рать и не сбе­речь на­род­ных пос­ло­виц вов­ре­мя, то они, вы­тес­ня­емые уров­нем без­личнос­ти и бес­цвет­ности, стриж­кою под гре­бен­ку, то есть об­ще­народ­ным прос­ве­щени­ем, из­никнут, как род­ни­ки в за­суху. 

Прос­той на­род упор­нее хра­нит и сбе­рега­ет ис­конный быт свой, и в кос­ности его есть и дур­ная и хо­рошая сто­рона. От­цы и де­ды – для не­го ве­ликое де­ло; не раз ожег­шись на мо­локе, он ду­ет и на во­ду, не­довер­чи­во при­нима­ет но­виз­ну, го­воря: «Все по-но­вому да по-но­вому, а ког­да же бу­дет по-доб­ро­му?» Он не­охот­но от­сту­па­ет­ся от то­го, что бе­зот­четно всо­сал с ма­тер­ним мо­локом и что зву­чит в ма­ло нат­ру­жен­ной го­лове его склад­ной речью.

Ни чу­жие язы­ки, ни грам­ма­тичес­кие умс­тво­вания не сби­ва­ют его с тол­ку, и он го­ворит вер­но, пра­виль­но, мет­ко и крас­но, сам то­го не зная. Выс­ка­жу убеж­де­ние свое пря­мо: сло­вес­ная речь че­лове­ка – это дар бо­жий, от­кро­вение: до­коле че­ловек жи­вет в прос­то­те ду­шев­ной, до­коле у не­го ум за ра­зум не за­шел, она прос­та, пря­ма и силь­на; по ме­ре раз­до­ра сер­дца и дум­ки, ког­да че­ловек за­ум­ни­ча­ет­ся, речь эта при­нима­ет бо­лее ис­кусс­твен­ную пос­трой­ку, в об­ще­житии пош­ле­ет, а в на­уч­ном кру­ге по­луча­ет осо­бое, ус­ловное зна­чение.

​

Пос­ло­вицы и по­говор­ки сла­га­ют­ся толь­ко в по­ру пер­во­быт­ной прос­то­ты ре­чи и, как от­расли, близ­кие к кор­ню, сто­ят на­шего изу­чения и па­мяти.

 

Нис­хо­дя к прос­то­речию, поз­во­ляя се­бе иног­да выс­ка­зать­ся пос­ло­вицей, мы го­ворим: «Де­сять раз при­мерь, один раз от­режь». Мы не при­дума­ли это­го из­ре­чения, а, взяв его в на­роде, толь­ко нем­но­го ис­ка­зили; на­род го­ворит пра­виль­нее и кра­ше: «Де­сятью при­мерь да при­кинь, од­но­ва от­режь».

 

В Пи­тере и таб­личку ум­но­жения учат: два ра­за три, пять раз шесть; в шко­лах на­ших твер­дят: дваж­ды три, а на­род го­ворит: двою́ трою́ или два на пять, три на шесть и пр. По­уче­ние: не­рас­су­дитель­ный, оп­ро­мет­чи­вый труд час­то бы­ва­ет бес­по­лезен – ни­ког­да не выс­ка­жет­ся у нас под пе­ром пос­ло­вицей: «Крой, да пес­ни пой; ста­нешь шить, нап­ла­чешь­ся»; или: «Шей да по­ри, не бу­дет глу­хой по­ры».

 

Мож­но ли склад­нее, яр­че и ко­роче вы­разить глу­бокую мысль, чем в пос­ло­вице: «На смерть, что на сол­нце, во все гла­за не взгля­нешь»; эта пос­ло­вица на­ша дос­та­лась, не знаю ка­ким пу­тем, фран­цу­зу Larochefoucauld; в лов­ком пе­рево­де она пош­ла у не­го за свою и при­водит­ся в при­мер его ума и крас­но­речия: «Le soleil ni la mort ne peuvent se regarder fixement» (Maximes).

 

Мы, в сво­ем бы­ту, при­думы­ва­ем толь­ко пос­ло­вицы вро­де та­ких: «Ко­зыр­ка не пор­тит; не с че­го хо­дить, так с бу­бен; не­чем бить, так ку­лаком»; да иног­да пе­рево­дим: «Ле­беди­ную пес­ню спеть; меж­ду ни­ми чер­ная кош­ка про­бежа­ла; и в сол­нце есть пят­на; пя­тое ко­лесо; в уг­лу пал­ка сто­ит, от­то­го на дво­ре дождь» и пр. Нра­вят­ся ли вам эти по­говор­ки и пе­рево­ды?

 

Но мы не толь­ко са­ми не со­чиним ни од­ной за­меча­тель­ной пос­ло­вицы, а мы да­же, как ока­зыва­ет­ся, пло­хова­то по­нима­ем го­товые. Это не раз ста­вило ме­ня в ту­пик. Нас­коль­ко нуж­но и дол­жно объ­яс­нять и тол­ко­вать пос­ло­вицы? Не­понят­ная, не­дос­тупная слу­шате­лю пос­ло­вица – эта соль, ко­торая обу­яла и не со­лит; ку­да ее де­вать? А тол­ко­вать ос­тро­ту или на­мек, ко­торый чи­татель и сам по­нима­ет, – пош­ло и при­тор­но; тол­ко­вания эти и мес­та мно­го зай­мут, а кни­га вы­ходит объ­емис­та, тес­но и без них.

 

Мно­гие объ­яс­не­ния пот­ре­бова­ли бы и уче­ных спра­вок, а на это нуж­но и зна­ние, и ис­точни­ки, и вре­мя, – сло­вом, это от­дель­ный и не­мало­важ­ный труд. Са­мые чи­тате­ли, как бы ма­ло их ни наш­лось, так­же не оди­нако­вы, у вся­кого мо­гут быть свои тре­бова­ния – не сол­нце, на всех не уг­ре­ешь.
      

Я ста­вил, и то уже во вре­мя спра­вы пе­чати, са­мое ко­рот­кое тол­ко­вание, ука­зание, где мог по­лагать, что это нуж­но для мно­гих. Не­дав­но еще мы уви­дели то­му при­меры, как стран­но и прев­ратно иног­да по­нима­ют­ся и тол­ку­ют­ся, да­же осуж­да­ют­ся, на­ши пос­ло­вицы: «От на­валу лю­ди раз­жи­ва­ют­ся» рас­толко­вано бы­ло «от на­силь­ствен­ной на­вяз­ки ко­му то­вара»; а «Не вы­носи со­ру из из­бы» – объ­яв­ле­на бес­смыс­ли­цею, по­тому что нель­зя же, хоть из­редка, не вы­метать со­ру, и хо­роша-де бу­дет из­ба, ко­ли из нее ни­ког­да со­ру не вы­носить.

 

Но на­вал по­нима­ет­ся здесь в зна­чении на­вала по­купа­телей, а не то­вара; ко­ли тол­па, на­род ва­лит ва­лом – раз­жи­ва­ют­ся от бой­ко­го сбы­ту, по­чему и бой­кое, тор­ное мес­то куп­цу до­рого, а на­сижен­ное на бою, ку­да за­бор­щи­ки ва­лят по при­выч­ке, вдвое до­роже. Не вы­носи со­ру, как и вся­кая иная не­ис­ка­жен­ная пос­ло­вица, в ко­торой зак­лю­ча­ет­ся прит­ча, пря­ма и пра­ва, в пря­мом и пе­ренос­ном смыс­ле: де­ло пра­во, толь­ко гля­ди пря­мо.

 

В пе­ренос­ном: не но­си до­маш­них сче­тов в лю­ди, не сплет­ни­чай, не ба­ламуть; се­мей­ные дряз­ги раз­бе­рут­ся до­ма, ко­ли не под од­ним ту­лупом, так под од­ной кры­шей. В пря­мом: у кресть­ян сор ни­ког­да не вы­носит­ся и не вы­мета­ет­ся на ули­цу: это, че­рез по­лу­ар­шинные по­роги, хло­пот­но, да при­том сор ста­ло бы раз­но­сить вет­ром и не­доб­рый че­ловек мог бы по со­ру, как по сле­ду, или по след­ку, нас­лать пор­чу. 
 

Сор сме­та­ет­ся в куч­ку, под лав­ку, в печ­ной или стряп­ной угол; а ког­да за­тап­ли­ва­ют печь, то его сжи­га­ют. Ког­да сва­деб­ные гос­ти, ис­пы­туя тер­пе­ние не­вес­ты, зас­тавля­ют ее мес­ти из­бу и со­рят вслед за нею, а она все опять под­ме­та­ет, то они при­гова­рива­ют: «Ме­ти, ме­ти, да из из­бы не вы­носи, а сгре­бай под лав­ку да кла­ди в печь, чтоб ды­мом вы­нес­ло».

 

«Нуж­да на­учит ка­лачи есть», как прит­ча, ис­толко­вана бы­ла вер­но: нуж­да зас­та­вит ра­ботать, про­мыш­лять. «Голь муд­ре­на, нуж­да на вы­дум­ки то­рова­та» – она даст ума и, ко­ли не бы­ло ржа­ного хле­ба, до­ведет до то­го, что бу­дет и пше­нич­ный. Но есть тут и пря­мой смысл: нуж­да до­маш­няя зас­та­вит ид­ти на за­работ­ки. «Про­меж со­хи и бо­роны не ухо­ронишь­ся; ищи хлеб до­ма, а по­дати на сто­роне»; ку­да? Пер­вое де­ло на Вол­гу, в бур­ла­ки; это и по­ныне еще статья, а до па­роходс­тва это был ко­рен­ной, и при­том раз­гуль­ный, про­мысел де­сяти гу­бер­ний; на Вол­ге же, ми­новав Са­мару, при­ходишь на ка­лач (бул­ка, пи­рог, ка­лач, пше­нич­ный хлеб). Вер­ховым бур­ла­кам это в ди­кови­ну, и они-то, от­цы и де­ды ны­неш­них, сло­жили эту пос­ло­вицу. 

По за­тей­ли­вос­ти и обо­роту ре­чи на эту по­ходит и дру­гая: «Ешь пи­роги, а хлеб впе­ред бе­реги»; ка­залось бы, на­до ска­зать: «Ешь хлеб, а пи­роги впе­ред бе­реги»; но пос­ло­вица вы­ража­ет иное: жи­ви при­воль­но, ко­ли мо­жет­ся, ешь и пи­роги, да с рас­че­том: ешь их так, что­бы хле­ба не за­есть. «Брю­хо – зло­дей, ста­рого доб­ра не пом­нит»; «Ве­ди де­неж­ку про бе­лый (каж­дый) день, де­неж­ку про крас­ный день (праз­дник) да де­неж­ку про чер­ный день (про за­пас, на бе­ду)».

​

«Не­воля вниз идет, ка­бала вверх»; тут речь все о той же ма­туш­ке Вол­ге и о бур­ла­чес­тве, с ко­торым свя­зана ка­бала, по­тому что за­дат­ки взя­ты впе­ред, ус­ла­ны до­мой в об­рок, а ос­татки про­питы. Не­воля, то есть нуж­да, идет вниз, по во­де, ис­кать ра­боты; вверх, про­тив во­ды, идет, или тя­нет лям­кою, ка­бала.

 

В пря­мом смыс­ле: хо­лоп или раб (не­воля) ждет луч­ше­го, по­тому что худ­ше­го ему нет, ждет ми­лос­ти и до­верия за вер­ную служ­бу свою: это у не­го впе­реди; ка­баль­ный же все бо­лее пу­та­ет­ся, дол­жа­ет, на­еда­ет и на­бира­ет для се­бя но­вую ка­балу, срок за сро­ком; ка­бала по­дыма­ет­ся, все уси­лива­ет­ся и в ста­рину не­ред­ко так­же кон­ча­лась хо­лопс­твом.

 

Но из этих нем­но­гих при­меров вид­но, что та­кие объ­яс­не­ния, ес­ли бы со­бира­теля и дос­та­ло на них, пот­ре­бова­ли бы нес­коль­ких го­дов вре­мени и еще ста лис­тов пе­чати.

 

За­метим, од­на­ко, при сем слу­чае, что тол­ко­вать и объ­яс­нять пос­ло­вицы на­до край­не ос­мотри­тель­но, что­бы не об­ра­тить это­го де­ла в свою иг­рушку. Осо­бен­но опас­но ис­кать уче­ным взгля­дом то­го, че­го бы най­ти хо­телось.

 

При­мене­ние пос­ло­виц к со­быти­ям, да­же к лич­ностям, по те­зо­име­нитс­тву, к древ­ним обы­ча­ям, к сом­ни­тель­но­му бас­носло­вию идо­лопок­лонс­тва и пр. ока­зыва­ет­ся, во мно­гих слу­ча­ях, на­тяж­кою во­об­ра­жения.

 

Ду­маю, нап­ри­мер, что от­но­сить по­говор­ки: «Ли­са Пат­ри­ке­ев­на», «Пат­ри­кей сам тре­тей» – к ли­тов­ско­му кня­зю Пат­ри­кию, а «Едет Анань­ин внук из Ве­ликих Лук» – к нов­го­род­ско­му по­сад­ни­ку Ананью – ни на чем не ос­но­ван­ный про­из­вол; ду­маю да­же, что «Враг си­лен, ва­ля­ет и в си­нем» не ка­са­ет­ся си­ней мол­нии и пе­руна, а прос­то на­мека­ет на си­ний каф­тан как на приз­нак дос­татка, бо­гатс­тва; лу­кавый-де рас­став­ля­ет се­ти свои на вся­кого, по­пада­ет и синь каф­тан.

 

«Об­ре­чен­ная ско­тина – не жи­воти­на» так­же ед­ва ли го­ворит­ся у нас со вре­мен идоль­ских и не от­но­сит­ся до об­ре­чения ее на жер­тву бо­гам, че­му в на­роде ниг­де не ос­та­лось па­мяти; об­ре­чен­ная ско­тината, ко­торая судь­бою об­ре­чена на смерть, не жи­вучая, не дол­го­веч­ная; это обыч­ное уте­шение и без­за­бот­ности, и уп­рямс­тва, и бес­по­щад­ности в бе­де; за­хиле­ла ско­тина – по­кинь ее на во­лю бо­жию; ко­ли ей жить, то бу­дет жи­ва, а ко­ли об­ре­чена, то она не жи­воти­на, не жи­вот, не доб­ро, не иму­щес­тво те­бе.

 

Ста­ра­ясь объ­яс­нять тем­ные пос­ло­вицы и при­менять их к то­му быт­ку, ко­торый на сей раз у нас пе­ред гла­зами, мы иног­да да­леко ся­га­ем и муд­рим, где лар­чик от­кры­ва­ет­ся прос­то, без по­тай­ки. К это­му на­до при­бавить, что у ве­лико­русов, про­тив­но ма­лору­сам, бы­топи­сатель­ной па­мяти нет; у них все ог­ра­ниче­но на­сущ­ным и ду­хов­ным; ста­рина ос­та­ет­ся в па­мяти и пе­реда­ет­ся, по­коли­ку она ка­са­ет­ся жи­тей­ско­го бы­та; с это­го, для рус­ско­го, пря­мой пе­реход к мыс­лям и бе­седам о веч­ности, о бо­ге и не­бесах, всем про­чим он, без сто­рон­не­го вли­яния, не зай­мет­ся, раз­ве толь­ко по осо­бому по­воду.

 

Итак, приз­на­вая пос­ло­вицу и по­говор­ку за хо­дячую мо­нету, оче­вид­но, что на­до ид­ти по них ту­да, где они хо­дят; и это­го убеж­де­ния я дер­жался в те­чение де­сят­ков лет, за­писы­вая все, что удавалось пе­рех­ва­тить на ле­ту в ус­тной бе­седе. Что соб­ра­но бы­ло на­перед ме­ня, из то­го же ис­точни­ка, то я ста­рал­ся вклю­чить, но ма­лова­то рыл­ся в кни­гах и, ве­ро­ят­но, мно­го опус­тил.

 

Так, нап­ри­мер, я да­же не справ­лялся с не­боль­шим, но весь­ма доб­ро­совес­тно об­ра­ботан­ным сбор­ни­ком Бус­ла­ева (Ар­хив Ка­лаче­ва, 1854 г.), ко­торый впер­вые уви­дел в Мос­кве в ап­ре­ле 1860 го­да, ког­да уже по­лови­на мо­его сбор­ни­ка бы­ла на­печа­тана.

 

Мно­гие из­ре­чения пи­сате­лей на­ших, по крат­кости и мет­кости сво­ей, сто­ят пос­ло­вицы, и здесь нель­зя не вспом­нить Кры­лова и Гри­бо­едо­ва; но я вклю­чал в сбор­ник свой те толь­ко из этих из­ре­чений, ко­торые слу­чилось мне слы­шать в ви­де пос­ло­виц, ког­да они, при­нятые в ус­тную речь, пош­ли хо­дить от­дель­но. 

И по­тому в сбор­ни­ке мо­ем есть книж­ные пос­ло­вицы, но я их брал не из книг, раз­ве ког­да они уже преж­де по­пали в по­доб­ные сбор­ни­ки и, для пол­но­ты, пе­реш­ли и в мой.

 

Есть у ме­ня и пе­ревод­ные – что за­мече­но бы­ло в ви­де уп­ре­ка, – но я их не пе­рево­дил, а при­нял, по­тому что они го­ворят­ся; есть ис­ка­жен­ные, пе­ре­ина­чен­ные, но я их не ис­ка­жал, а слы­шал или по­лучил в этом ви­де; есть ре­чения из св. пи­сания, и они да­же боль­шею час­тию пе­ре­ина­чены, но они взя­ты мною не от­ту­да и пе­реде­ланы не мною, а так они го­ворят­ся; есть пош­лые, су­евер­ные, ко­щун­ные, лже­муд­рые, изу­вер­ные, вздор­ные, но я их не со­чинял; моя за­дача бы­ла: соб­рать в воз­можной пол­но­те все то, что есть и ка­ково оно есть, как за­пас, для даль­ней­шей раз­ра­бот­ки и для ка­ких ко­му угод­но вы­водов и зак­лю­чений.

 

Ска­жут: тут мно­го лиш­не­го хла­му; прав­да, но то­го, что вы­кину­то, ник­то не ви­дит, а где ме­рило на эту бра­ков­ку и как по­ручить­ся, что не вы­кинешь то­го, что мог­ло бы ос­тать­ся? Из прос­торно­го уба­вить мож­но; наб­рать из сбор­ни­ка цвет­ник, по сво­ему вку­су, не­муд­ре­но; а что про­пус­тишь, то во­ротить труд­нее. Око­ротишь – не во­ротишь. При­том у ме­ня в ви­ду был язык; один обо­рот ре­чи, од­но сло­во, с пер­во­го взгля­да не вся­кому за­мет­ное, иног­да зас­тавля­ли ме­ня сох­ра­нить са­мую вздор­ную по­говор­ку.